Небольшой сбор всякого по фильму/книге, что бы было. Какая жаль, что арта хоть сколько-нибудь годного пока найти не могу, но нашлось несколько принтов, занятная статья от переводчика и желание посмотреть без перевода с сабами. Гильденстерн (подбрасывая монету).
– Нервотрепка как вид искусства.
Гильденстерн.
– Ты так полагаешь? И это все? И никакого страха?
Розенкранц.
– Страха?
Гильденстерн (в ярости швыряет монету наземь).
– Да, страха! Такая, знаешь, щелка, сквозь которую мозги заливает светом!
Гильденстерн.
– «Красное, синее и зеленое – реально. Желтое – мистика». Общее место. Плюнь и забудь.
Гильденстерн.
– Человек, прерывающий свое путешествие из одного места в другое в третьем месте, лишённом названия, отличительных признаков, населения и вообще значения, видит единорога, который пересекает его тропинку и исчезает в лесу. Это поразительно уже само по себе; но известны случаи еще более таинственных встреч – и – уж во всяком случае, есть масса способов объяснить это просто как фантазию. Но – «Господи, – восклицает вдруг человек, оказавшийся рядом, – я, кажется, сплю, потому что я видел единорога». Что сообщает происходящему уже довольно тревожный оттенок. Третий же свидетель уже не просто усиливает тревогу – он как бы расширяет реальность происходящего, растягивает ее, делает ее тоньше; а четвертый свидетель – еще тоньше, и чем больше свидетелей, тем скорей это становится столь же тонким, как реальность, или тем, что называется общественным мнением… «Смотрите! Смотрите! – восклицает толпа. – Лошадь со стрелой во лбу! Какой-то охотник принял ее за оленя».
Розенкранц.
– Идут!
Гильденстерн (в последнюю минуту перед появлением новых персонажей, грустно).
– Жалко, что не единорог. Было бы лучше, если б единороги.
Вот и единорог.
(далее серия принтов для маек по пьесе)
Розенкранц.
– Может, надо что-нибудь сделать? Что-нибудь конструктивное? А?
Гильденстерн.
– Что? Маленькую плоскую пирамиду из человеческих тел?
Что-то я пошляк, себе совсем иначе эту пирамидку представил
и по актерам
Розенкранц.
– Ну, я, понятное дело, в этом уже по уши. Мне-то ведь все равно. Но ты почему ничего не придумаешь?
Гильденстерн.
– Потому что не имеем права капризничать.
Гильденстерн (с отвращением).
– Бессмысленно. Ты ни на что не годен. Чего ж ты хочешь?..
Розенкранц (тихо).
– Хочу быть дома и лежать в постели…
Гильденстерн (обессиленно).
– О, даждь нам днесь семь дней в неделю…
Гильденстерн (оборачиваясь к нему, яростно).
– Почему ты не можешь сказать ничего оригинального, своего?! Неудивительно, что топчемся на месте. От тебя никакого проку – только повторяешь на разные голоса.
Розенкранц .
– Мне ничего не приходит в голову оригинального. Но я хорошая поддержка.
Гильденстерн .
– Устал я все время выкладываться.
Розенкранц (покорно).
– У тебя сильная индивидуальность. (Почти плача.) О, что с нами будет!
Гильденстерн утешает его; вся его жесткость улетучивается.
– Не плачь… все будет в порядке… ну же, ну… говорю тебе, все будет в порядке. Я постараюсь.
Розенкранц.
– Из-под пола дует. (Он разглядывает пол.) Не может же это быть югом, а?
Гильденстерн.
– Да, это не направление. Слушай, лизни палец на ноге и помахай немного.
Розенкранц (прикидывая расстояние от рта до ступни).
– Знаешь, лучше ты лизни.
Пауза.
Гильденстерн.
– Ладно, бросим это.
Розенкранц.
– Или я лизну тебе, хочешь?
Гильденстерн.
– Нет, спасибо.
Розенкранц.
– Могу даже покачать тебе ногу.
Гильденстерн (хватая Розенкранца за грудь.)
– Что, черт возьми, с тобой творится?
Розенкранц.
– Просто думал помочь по-дружески.
Гильденстерн .
– Боже правый, надеюсь, по нам будет пролито больше слез.
Гильденстерн .
– Вид довольно осенний.
Розенкранц (разглядывая землю).
– Никаких листьев.
Гильденстерн .
– Осенний – при чем тут листья? Что при чем, так это некоторая коричневатость – в конце дня… Она подкрадывается к нам, уж поверь мне… Яблочные и мандариновые тени, как старое золото, окрашивают самые краешки наших чувств, сияющая глубокая охра, жженая умбра и пергамент засохшей земли, мерцающие изнутри и снаружи… фильтруют свет. В такое время, конечно, листья могут и падать, как говорят, но по чистой случайности… Вчера все было сине, точно дым.
Розенкранц .
– Да нет… но мне, наверно, трудно будет привыкнуть к этому. Целую ночь спать, целый день ничего не видеть… Спокойная жизнь у этих эскимосов.
Гильденстерн .
– Мне показалось… (Прерывает себя.) Кажется, я верю уже всему. Я уже не способен даже на элементарный скептицизм.
Розенкранц .
– Не размять ли нам ноги?
Гильденстерн .
– Нет, неохота мне их разминать.
Розенкранц .
– Хочешь, я их тебе разомну?
Гильденстерн .
– Нет.
Розенкранц .
– Мы б могли размять их друг другу. И не нужно было бы никуда ходить.
– У тебя по монете в каждой?!
Розенкранц (смущенно).
– Да.
Гильденстерн .
– Каждый раз?!
Розенкранц .
– Угу.
Гильденстерн .
– Какой же в этом смысл?
Розенкранц (с чувством, проникновенно).
– Я хотел сделать тебе приятное.
Розенкранц (понуро).
– Даже Англии. И вообще я в это не верю.
Гильденстерн .
– Во что?
Розенкранц .
– В Англию.
Гильденстерн .
– Считаешь, что все это штучки картографов? Ты это имеешь в виду?
Розенкранц .
– Я имею в виду, что не верю. (Спокойней.) Я ее не представляю. Пытаюсь вообразить – наше прибытие – какой-нибудь там небольшой порт – дороги – жителей, объясняющих, как проехать, – лошадей на дороге… и мы скачем весь день и всю ночь, и потом дворец и английский король… так это было бы, если по-нормальному, – но ничего не выходит – в моем сознании пустота… Мы соскальзываем с карты.
Розенкранц.
– Ну что ж. Мне все равно. С меня хватит. Говоря откровенно, так даже легче.
И он исчезает из виду. Гильденстерн не замечает этого.
Гильденстерн.
– Наши имена, выкрикнутые на каком-то рассвете… распоряжения… приказы… должно быть, был момент, тогда, в самом начале, когда мы могли сказать – нет. Но мы как-то его упустили. (Оглядывается и видит, что он один.) Розен… Гильден… (Овладевает собой.) Ладно, в следующий раз будем умнее.
статья от переводчика Завгороднего
Этот фильм не для детей.
Не из-за лексики, не из-за секса — просто не для детей.
И не для всех взрослых.
Это типа элитарное кино.
Почему переведено: это один из лучших фильмов, которые я видел в своей жизни. Плюс он исключительно сложен для перевода. А это, как вы сами понимаете, вызов.
Разные штуки
Если вам это интересно, то для перевода фильма мне потребовалось изучить несколько русских переводов «Гамлета», оригинальный текст «Гамлета», пьесу Тома Стоппарда в переводе Иосифа Бродского (он там малёнько начудил при переводе, но по мелочам), оригинальный текст пьесы, и затем, наконец, ряд критических статей о пьесе и интервью Тима Рота и Гэри Олдмена, в которых они рассказывают о фильме. (Вот именно интервью оказались абсолютно бесполезными, потому что и Рот и Олдмен, очевидно, плохо помнили на момент интервью и фильм и пьесу.)
За основу для перевода был взят перевод «Гамлета», выполненный великим князем Константином Романовым (ссылка). Почему именно он, а не Пастернак? Во-первых, «великий князь Константин Романов» звучит гораздо круче, чем «Пастернак». Во-вторых — потому, что для того, чтобы текст «Гамлета» начал соответствовать фильму, и всяким мелким обыгрываниям оригинальных шекспировских строчек Стоппардом, его пришлось много править, вставлять в нужные места разные нужные фразы, и всё такое (шекспировский текст у Стоппарда сильно порезан). В-третьих, после такого издевательства над текстом, на перевод князя он местами похож мало, а поклонников у него гораздо меньше, чем у «канонического» перевода Пастернака, и моя жизнь в меньшей опасности.
Стоит отметить, что имеет место быть некоторая проблема, связанная с тем, что текст «Гамлета» англоязычному зрителю знаком гораздо лучше, чем русскоязычному. Осмелюсь утверждать, что текст «Гамлета» англоязычному зрителю может внезапно оказаться знаком лучше, чем русскоязычному зрителю — текст «Евгения Онегина». Идея фильма отчасти в том, что противопоставляется мир «Гамлета» миру Розенкранца и Гильденстерна, и зрителю хорошо понятно, когда они говорят нормально, а когда — вынуждены говорить строками из произведения. Для русского зрителя не всегда понятно, что в данный момент говорят герои. Оттого весь текст «Гамлета» в переводе звучит тоническим стихом, даже если в переводе князя Романова и в оригинале у Шекспира в этом месте была проза. Это чисто технический приём, позволяющий адаптировать фильм к русскоязычному зрителю, который (в лучшем случае) «Гамлета» читал только в школе по хрестоматии.
Плюс Стоппард в нескольких местах обыгрывает то, как изменились значения английских слов со времён Гамлета. В этих местах перевод ещё сильнее отдаляется от перевода великого князя. Пример? Ну, например, говоря об актёрах, Гамлет вместо слов «и каждый ехал на осле» в переводе произносит «актёры, на зад усевшись, ждут меня». Фраза про ослов не слишком понятна даже исследователям творчества Шекспира (Гамлет, а точнее, Шекспир, явно что-то цитирует, но что?), но в данном случае совершенно точно, что Стоппард постебался со слова «ass», которое в шекспировские времена значило только «осёл», а в современном американском — значит ещё и «жопа» (в британском английском сохранилось старое слово «arse»).
И: нет, я не знаю, почему Гильденстерн рассуждает об обезьянах, которых подкидывают в воздух. Возможно, никто не знает, что хотел этим сказать Том Стоппард. Гильденстерн цитирует (точнее, перевирает) какую-то статью (книгу? учебник?) по теории вероятности, где идёт речь об обезьянах с печатными машинками, которые согласно теории вероятности рано или поздно обречены напечатать полное собрание сочинений Шекспира (!). Там же, в другом примере, встречается подбрасывание монет. Гильденстерн (Стоппард) с присущим ему талантом смешивает два примера в один и рассуждает о подбрасывании обезьян. (Нет ссылок на первоисточник, походу.) В общем, как бы то ни было, но фразу про «...будут падать на землю то ряшкой, то... — Орлом» я честно украл из перевода (думаю, что) Сергея Кузнецова. (Вообще, неплохой перевод, но слишком медленно Кузнецов говорит.)
И: да, при озвучке фильма использовалась нарезка фраз из разных дублей, ускоренная запись, запись в несколько проходов с начиткой разных персонажей, и всё такое. Нечестно? Я не эквилибристикой и не скорочтением занимаюсь, я делаю конечный результат.
Непереведённые и малопонятные фрагменты
В сцене на корабле — непереводимая игра слов в беседе Розенкранца и Гильденстерна. Заменена просто чушью, а в оригинале было так:
Rosenkrantz: So we've got a letter which explains everything.
Guildenstern: You've got it.
Rosenkrantz: I thought you had it.
Guildenstern: I do have it.
Rosenkrantz: You have it.
Guildenstern: You've got it.
Rosenkrantz: I don't get it.
Guildenstern: You haven't got it.
Rosenkrantz: I just said that.
Guildenstern: I've got it.
Rosenkrantz: Oh, I've got it.
Guildenstern: Shut up.
Rosenkrantz: Right.
Дословно значит:
Rosenkrantz: Значит, у нас есть письмо, в котором всё объясняется.
Guildenstern: Ты понял.
Rosenkrantz: Я думал, оно у тебя.
Guildenstern: Оно и есть у меня.
Rosenkrantz: Оно у тебя.
Guildenstern: Ты понял.
Rosenkrantz: У меня его нет.
Guildenstern: Ты не понял.
Rosenkrantz: Я только что это сказал.
Guildenstern: Оно у меня.
Rosenkrantz: А, я понял.
Guildenstern: Заткнись.
Rosenkrantz: Ладно.
(Впрочем, за счёт многозначности могут быть варианты перевода.)
Здесь, естественно, обыгрывается прямое и переносное значения слов «got it» («иметь, обладать» и «понять»). Это нельзя перевести на русский. А жаль.
А знаете ли вы, что...?
...роль Актёра (доставшаяся Ричарду Дрейфусу) предназначалась для Шона Коннери. Но Коннери, балбес, ушёл сниматься в «Охоте за “Красным Октябрём”». А жаль. Вот это было бы пиздец какое созвездие актёров.
...изначально планировалось, что Гильденстерна будет играть Гэри Олдмен, а Розенкранца — Тим Рот. Они как-то незаметно поменялись ролями в процессе съёмок.
...на протяжении всего фильма появляются страницы с текстом (начиная со встречи с Актёром и далее — например, из них Розенкранц делает ветряк и самолётики). Это страницы «Гамлета».
...в начальных титрах звучит песня «Pink Floyd» «Seamus» (без вокала) из альбома «Meddle».
...во время репетиции «Смерти Гонзаго» Актёр пробует пальцем острие воображаемой рапиры; звук, раздающийся при этом — это первая нота песни «Echoes» всё тех же флойдов всё из того же альбома. Ну, помните: «Overhead the albatross...» Не помните? Ну и ладно.
А я помню. А еще - это то, часто бывающее у меня совпадение абсолютно не связанных, на здравый взгляд, между собой вещей и фактов дрейфующих в сознании, которые в итоге оказываются так или иначе сцеплены. Читая пьесу, я периодически вспоминал о выбитом у меня на лопатке альбатросе и о том, что этот самый «Overhead the albatross...» надо бы тоже выбить под ним.
Собственно она.
